прошу прощения, если покажется, что бред, сегодня на свежую голову перечитал - всё-таки решил запостить
Очень,
очень много букаф
***
Disclaimer: заранее прошу прощения и за сумбур, и за, как всегда, излишнюю метафоричность как этого, так и прочих, прошлых и будущих, текстов, и очень надеюсь на понимание без обид.
***
Понял еще одну составляющую принципа ДПП, а заодно и – в который раз, но теперь сбоку – суть фонадства.
У ДБ мне
не нравится бОльшая часть того, ЧТО он делает. Репертуар (трагедия моей жизни); деятельность, условно называемая «саночками» и «груздем» - реклама там всякая, вообще инфраструктурная и тусовочная составляющие; непостижимая страсть к деланию шовы с эффектами, да много чего еще.
Но мне абсолютно, стопроцентно, с поглощением всего меня с потрохами, нравится КАК. Что бы ни делал.
У Сашки мне не нравится именно КАК. Ну, не заходит – бывает. А как раз суть фонадства – это чтобы нравилось КАК. Вот некто поет фигню какую-то, а тебя пробирает до костей. В случае «что» ты можешь стать ценителем, поклонником даже, но фонад – это когда КАК, и это КАК совпадает с твоими личными настройками, часто такими, о существовании которых ты и не догадывался – а он, артист этот, взял и их в тебе раскопал каким-нибудь, извините за выражение, «Ночным хулиганом».
Зато у Сашки мне нравится – ЧТО. Вот ведь. Мне полностью близки и вызывают бесконечное уважение его дао капли, и утлый (да, я опять сказал «утлый») челн, на котором он пустился бороздить океан. Мне нравится, что он всёсамит (как – другой вопрос, но об этом уже было выше), что он ни от кого не зависит, что он не водится с теми, с кем водиться не желает, что он не гнется и не приспосабливается (я сейчас не о рациональном. Я о своей иррациональной симпатии), что он пишет диск на коленке и монтирует клипы на подоконнике, и что он
не монтирует клипы, которых я от него жду, когда сам того не хочет, и что он, получив признание исполнением каверов, прет, не слушая полезных советов и не идя на благоразумные компромиссы, со своим (пусть мне не очень заходящим – но это опять «как»), до каждой буковки и нотки своим, материалом.
Но вот как –
как – это мне почти совсем никак… Вот например по общему ощущению - не потому, что ДБ хороший, а АБ плохой, упаси Боже! Но – как я это чувствую (ни в коем случае не претендуя на универсальность своих личных ощущений, и исходя только из явления, потому что лично, ясное дело, ни с одним не знаком): ДБ – человек, такой совсем земной человек-человек, в своих заблуждениях, ошибках и страстях, человек в порыве к небу, человек среди людей. И наоборот, АБ – всегда мне мерещится – вне. Не, не судья, не мессия (это всё личины) – но на самом деле иноприродное существо, которое пришло человечков рассматривать, изучать: без не то что сопереживания, но без особой симпатии даже. Зато с большим любопытством – исследователь. Персонаж: тут говорили, безумный шляпник - вообще существо из абсурдистской литературы. Может, инопланетянин. Если все-таки местный – то, значит, сумасшедший ученый, знаете такой, из старых черно-белых фильмов. Подключает электроды и пускает ток. Тыкает палочкой. Сам при этом – вещь в себе, черный ящик, непосредственному познанию недоступный и бьющий разрядом в ответ на воздействия.
Не из-за прошлого эфира, не из-за последнего концерта – вон, Solo говорит, что он сильно изменился, а я его всегда так воспринимал. С самого начала, с первых общений: ощущение полного отсутствия у него отождествления себя с людьми как с одноприродными ему существами. Особняком, в абсолютном смысле слова – не
поодаль, а
иначе. Понимаете, меня в свое время ДБ покорил вполпинка – манерой общаться с людьми, в том числе со сцены. Я от него всё время ощущаю доброжелательность, доверие, уважение, и мне от этого тепло: вот – один из нас, и он наш друг, и он разговаривает с нами серьезно и шутит с нами, а не над нами, и он нам поет, потому что иначе не может жить. Это та суть (хорошо, не суть – пусть явление, да пусть даже маска), которая у него всегда одна, что бы он ни делал, которую я определял как простоту (прямоту; честность; цельность).
У Сашки же – всё наоборот: не равны, не такие, не друзья. Паства не паства, биомасса не биомасса, враждебное окружение не враждебное… но – оборона; но исследовательское любопытство; иногда глумление, а то поучение, а то снисходительность, но – «Что вы позволяете с собой делать», но – «Стоять! Стоять! Что ты хочешь?», но «Я на это обычно отвечаю: сколько я вам должен?», но противостояние, ощущение недоверия и ожидания подвохов от исследуемых. Ни словечка в простоте – всё с переподвыподвертом; от эксперимента до издевки один шаг, и этот шаг время от времени делается (тренинг зала на последнем концерте: как всё хорошо начиналось – но чтобы не перешло грань, нужен такт, а такт как раз и начинается с ощущения других такими же, как ты сам).
Базовая дихотомия: огонь и вода. Тепло, которое я ощущаю от ДБ, превращается на концерте в так часто и так многих отпугивающий огонь, опаляющий, пожирающий и в конечном итоге испепеляющий – на каждом выступлении – самого артиста и тех, кто не попал с ним в резонанс. Вода, которая Сашкина стихия, омут, в который он затянул своих - застывают для несвоих колючими ледяными кристаллами эмоционального несовпадения с существом другой природы. Огорожен этими колючками как проволокой. Расколот на льдинки, ни в одной из которых нет целостного отражения всей картины.
И вот из этих ледяных осколков мальчик Кай складывает слово «вечность», мудрит сам с собой, ставит опыты, ломает собственные тексты ернической интонацией, разгоняет последних поклонников чужестью, чуждостью своей, непредсказуемостью, неуложением в канон, неоправдыванием ожиданий: осколок в глазу не дает увидеть в мире людей ничего, кроме повсеместно расставленных ловушек; миллион примеров хотя бы в последнем эфире. «Ну да, ща начну рассказывать вам про страхи – чтобы вы потом-- » ну и так далее, там много, много, и всегда было много. (А ДБ, значит – Герда, так я здесь вижу проявление К&С/ДПП: девочка Герда, простое человеческое существо, взяла и тупо пошла и пошла и фиг сойдет с пути. «Не видишь разве, как велика её сила? Не видишь, что ей служат и люди и животные? Ведь она босая обошла полсвета!» Не, не говорите мне, что не босая, а в мерседесе. Как это хождение надорвало сердце, ухайдокало тело и раздербенило душу – здесь все понимают, я надеюсь).
За время работы над своими собственными произведениями АБ-артист полностью ушел от того образа, который я пытался определить
здесь. Всё это осталось там, у каверпарня, и перескакнув через проблеск того, что я опять-таки пытался конструировать
здесь – АБ, экстремал, огромным прыжком махнул дальше – туда, куда, наверное, с самого начала стремился. Попробую теперь это описать худо-бедно, как сам понимаю.
Шут – циркач, так что же, пусть его так зовут вельможи. (И: далеки, далеки! – угу, и я о том же). Шут, который может сказать всё, если снизит тон. Имеет право. Шут не совсем от мира сего, не совсем, опять же, соотносим с обычными человечками (нами). Шут кривляется, гримасничает, рискует, и зарабатывает право на любые шутки, в том числе на правду, за которую другим не сносить бы головы. (Я щаз не о том, что никакой такой содержательной Правды в текстах Сашкиных не наблюдаю – я про форму, про метод, не про содержание). Петь Человека как он написан, с неуклюжим пафосом – одно дело (простое, прямое), а вот после потных подмышек – оп, тут уже конфликт стилей, искра, новый смысл, новое измерение. Я хотел Пьеро, белого клоуна, а получил все-таки Арлекина, рыжего. Просил и допросился: навыворот, через край, наизнанку. Но Арлекину – при наличии в нем реального содержания – дозволено куда больше, чем Пьеро, хотя Пьеро куда тоньше. Тонкость легко приносится в жертву свободе, мнится мне – свободе, как он, Сашка, ее понимает в данный момент. Метод включает грубое травестирование, жесткий троллинг собственного материала, и начавши с подмышек, Человек завершается саркастичным, утрированным «стыдно» с шутовским шевелением пальчиками.
Пытаюсь нащупать корни – не, не Арлекин даже, не паяц, не чертик из табакерки, хотя это уже ближе. О – понял.
Сашка для меня внезапно встал в поле русской культуры, самым неожиданным образом.
Я видел нашу культуру двусоставной: Пелагея и ДБ. Образно (не могу без дурацких метафор) – белая береза, вросшая корнями в почву, и черный ворон, которого носит черт-те где. Традиционное и интернациональное, собственно «наше» и то, без чего нет русской культуры: нерусское интегрированное, усвоенное и ставшее навсегда нашим (как Дюма-пэр или Карлсон). Санек, третьим будешь? Нужен триумвират.
Ну вот он, третий: леший, домовой,
шишок. Прямо из фольклора, не из табакерки какой: морочит, кружит, скачет, озорничает. На французистую свою былую элегантность – плюнул, отбросил в небытие: теперь дразнит, теперь каверзничает. Драму – в клочья: Стук - «столько ждаааааааааааааааааааать» - опа! И жест ручкой: экий я какой. И плечиками, и губками, и микрофончик в зал. Гримасничает, резвится – довел всеми любимую Девочку-Рай до абсурда, дозаикал до невменяемости, до головокружения, до тошноты. Не, не резвится – бесится. Поперек, перпендикулярно, назло, самого себя изматывая, выворачивая не наизнанку бонтурской гипертрофированной и манерной искренности, в которую мне так никогда и не удалось поверить, а на такую изнанку, под которой еще изнанка и еще десять, и они дробятся на те самые льдинки, и конца им не видно. Слова коверкаются интонацией, смыслы корежатся и умножаются, как в калейдоскопе, водяной сам кружится и захлебывается в созданном им же водовороте.
Какой там еще вокал!.. А впрочем, что – вокал? Голос в смысле способности извлекать громкий протяжный звук – вроде на месте. Техника съехала? Не так уж она и съехала (я делаю поправку на качество записи и собственно звука на локации), а совершенством никогда вроде и не блистала. Просто всё время был виден потенциал, и мы эту технику достраивали своими мыслями (как и всё остальное): вот начнет Сашка над ней как следует работать, и всё зазвучит так, как мы это придумали и уже авансом слышим… А теперь не исключено, что он на это положил. Мне – я не знаю, конечно, но в этом бешеном шутовском театре мне лично совершенный вокал показался бы лишним, как золотой ошейник на дереве. Это именно театр, отчасти карнавал, а вообще – скоморошество, только скоморох такой, что люди ему не братья.
Всё было в тему, всё было уместно, включая дурацкий причесон и нелепые рукава – только это другая тема и другая уместность, и другие эстетические категории, не те, которые мы пытались приложить столько лет. А завтра будут – запросто! – опять другие, а может, те же, а может быть ворона, а может быть собака. Но на сегодня – кривляния и маски, глумление и лицедейство, существо из жутковатого и притягательного фольклора.
Раньше, особенно на бонтуре, когда я видел, что он
изображает, а меня пытались убедить (он сам вроде и пытался), что это всё запредел искренности – меня это отталкивало. А теперь, когда изображает подчеркнуто, нагло, утрированно – мне, может, и не всё подряд заходит, но мне интересно (пусть не близко), любопытно и, в общем, симпатично. Нет ощущения, что меня парят, как бывало на Бонтуре. Всё – взаправду: буффонада, захлеб, перетасовка смыслов, паясничество. Там, где он
изображал серьезно и проникновенно – мне бывало неловко и отчасти скучно, отчасти смешно. Когда он выпускает наружу свою настоящую, сущностную сложность, кривость, заковыристость, песни в расчесочку на грани выстрела – вот тут у меня вдруг те самые пресловутые мурашки, которых я никак, никогда не ожидал получить от неблизкого мне артиста, и мелодраматическое, через балагурское снижение тона притворившись потешным, вдруг возрождается трагическим.
«Кто ж не любит бесить» - говорил Сашка (с полной, похоже, уверенностью, что именно так дело и обстоит). Я помню, кто-то хотел видеть стильного вампира, элегантного, как крем для бритья
Gilette: забудьте о раздражении. Фигос под нос, вспомните о раздражении. О диссонансе, нелепости, смешении несмешуемого, всяческой дискордии. Отныне, мерещится мне, они – краеугольный камень Сашкиного творческого метода.